«Чем сложнее задача, тем интереснее»: Пётр Окунев — о работе театрального художника

Нужно быть ещё и психологом

— Пётр, вы много и успешно сотрудничали с Приморской сценой Мариинского театра. Почему согласились на предложение занять должность главного художника театра молодёжи?

— Во-первых, создав в этом театре несколько спектаклей: «Сказку сказок», «Легенду Уссурийского края» — я проникся симпатией к нему, вжился в этот коллектив. Во Владивостоке не так много театров вообще, и тем более театров, которые я люблю.

На Приморской сцене Мариинского театра у меня совсем другая работа, ведь это музыкальный театр. А я всегда любил драматическое искусство и мне очень хотелось работать в этом направлении.

— Насколько сильна разница — с точки зрения сценографии и костюмов — в работе в музыкальном и драматическом театре?

— Это совершенно разные виды деятельности. В оперном театре всё более масштабно, основательно, что ли. В драме всё иначе. Но и то, и то одинаково интересно, и было бы очень грустно ограничивать себя рамками или только музыкального, или только драматического театра.

Я всегда работал и там, и там, и мне хотелось бы это разнообразие сохранить и во Владивостоке.

Тем более что инструментарий-то у художника, сценографа в любом театре один, просто это разные типы работы.

В музыкальном театре всё идет от музыки, и режиссер там работает совсем иначе — он не настолько внимателен к мелочам, скажем так, там все очень масштабно. В драматическом театре наоборот, поскольку здесь всё более камерно, точно.

Впрочем, театр — жанр синтетический, и очень важно, чтобы все его составляющие взаимодействовали и находились в гармонии. Бывают такие спектакли, когда от художника требуется совсем немного, знаете, как говорят — на двух стульях сыграть. И художник должен понимать, что всё идет от замысла режиссера, от музыки, от пьесы…

— Вашей натуре что ближе — спектакли с размахом или вариант «табуретка максимум»?

— Мне и то, и то очень нравится, это вызовы, только очень разные. А вообще для меня одна из главных составляющих в работе — это коллектив. Интересный режиссёр и интересный материал. Когда есть хорошая команда, когда все думают в одном ключе, работа идет замечательно!

— Для вас режиссёр — перст указующий? Насколько вы готовы отстаивать свою точку зрения об облике спектакля?

— Я всегда стараюсь выстраивать с режиссёром диалог, не давлю. Но если мне повезло работать с человеком, который в состоянии слушать, будет восприимчив к чужим идеям, это замечательно. Тогда я смогу так объяснить ему свою идею, что она ему понравится. И он мне объяснит свою так, что я стану на его сторону и пойму, что действительно это правильно. Да, это сложная стадия работы, когда надо найти общий язык и общий путь, но это в первую очередь всё равно диалог.

Часто бывает, что и режиссёр соглашается на моё видение, или я, хорошенько подумав, понимаю, что режиссёр прав, и начинаю работать в том направлении, которое он указывает.

Режиссёры вообще очень разные. Как правило, сложные и неординарные люди, и надо в определенной степени быть психологом, чтобы с каждым находить общий язык.

— Но в этом смысле, наверное, с каждым из них очень интересно работать?

— Либо интересно, либо нет (смеётся).

Ответить на вызов

— В фильме «Искренне ваш» директор театра смотрит на предложенный вариант сценографии спектакля и сокращает его чуть ли не наполовину — из соображений экономии средств. Вам приходилось сталкиваться с такими ситуациями? Нужно ли вам думать о стоимости спектакля, когда вы разрабатываете его визуальную концепцию?

— Конечно, а как я могу об этом не думать? Понимаю, что могу придумать нечто грандиозное, что при этом будет абсолютно неосуществимо, и значит — останется только задумкой. Конечно, я всегда учитываю бюджет спектакля, возможности театра, например, техническое состояние сцены, которое везде разное. В некоторых театрах — например, в «Ленкоме» — очень специфическая сцена, а Камерная сцена в Большом театре — вообще не сцена, но тем не менее там ставят спектакли. Чем сложнее задача, тем интереснее. Если с бюджетом в три копейки в гараже надо сделать оперу Верди — ту же «Аиду», то это очень, очень интересно!

— Вы любите вызов?

— Да. Но это не значит, что я не люблю ставить масштабные, с большим бюджетом постановки.

— В этом смысле сцена театра молодёжи, где, к примеру, нет поворотного круга, — вызов для вас?

— Для меня главный вызов в работе в театре молодёжи — сделать так, чтобы театр не ощущал себя провинциальным. Это очень важно. Я его провинциальным не считаю и уверен, что работающие здесь люди имеют достаточно амбиций, чтобы воспринимать его как классный, современный театр. Потому что у них для этого всё есть.

— Современный инструментарий — видеопроекции, системы света, новые материалы — помогают художнику в работе в театре?

— Очень здорово, что такие инструменты есть, но они всё же не основные, а дополнительные, они обогащают возможности сценографии. Но если ставить упор только на них и уходить в технические спецэффекты, то это путь в никуда. Использовать нужно все инструменты. И сегодня в любом спектакле может быть писаная декорация, старинные приёмы, которые — в сочетании с современными технологиями — только идут на пользу спектаклю. Помню, в спектакле «1000 и одна ночь» на Приморской сцене Мариинского театра, где у нас есть изготовленный по старинной технологии занавес, мы пустили поверх него видеопроекцию. И получили потрясающий эффект! Люди, которые считают, что нужно использовать только современные технологии, неправы. Это однобоко.

Если только для Морковки…

— Периодически актеры жалуются на костюмы в спектаклях, мол, и неудобно в них, и жарко… Думает ли художник об удобстве и функциональности, создавая костюм?

— А как же! Просто есть артисты, которым необходимо пожаловаться, особенно перед спектаклем, так они снимают стресс и выплескивают энергию.

Я прекрасно знают, где давит, а где нет. И знаю, что певцу нельзя сдавливать диафрагму, например. Это всё продумывается.

Да, бывают тяжелые костюмы, много весящие. Да, легче всего выйти на сцену в хлопчатобумажной рубашке, но не везде это возможно. Я стараюсь по максимуму выбирать комфортные ткани, дышащие, чтобы под светом софитов не изнывать; крой, который позволяет двигаться… Но вообще предпочту ткани, которые выглядят хорошо!

А знаете, как бывает сложно с новыми тканями, когда под софитами они меняют цвет? Покупаешь серую, а она на сцене смотрится зелёной. И никак не угадаешь, пока не проверишь…

— Есть ли цвета, которые вы не любите?

— Оранжевый. Но если нужно, я буду его использовать. Например, в костюме морковки.

— В большинстве ваших театральных работ много цвета, авангардных решений…

— Я считаю, что театральный художник не имеет права быть одинаковым в своих работах. Или подходить к разным пьесам с одним мерилом… Есть произведение, есть режиссер, и нужно выбрать те инструменты и тот подход, которые наиболее уместны.

И это может быть минимализм, а может быть и что-то безумно красочное, а может — монохром…

— А буйную творческую натуру куда девать? Требуется ли театральному художнику суровая внутренняя дисциплина?

— Требуется, но не всегда получается. А буйная натура проявляется в творчестве, в выполнении задачи наилучшим образом.

Как развеселить лестницу

— В старинных пьесах — у того же Островского — очень чётко прописаны ремарки: какой дом на сцене должен быть, куда двери, какие комнаты… Художники сегодня к ним прислушиваются?

— Это зависит от режиссёра. Если он намерен строго следовать ремаркам, то да. Если же в его планах — совершенно другая интерпретация пьесы (а в драме, как правило, так и бывает, режиссёры редко идут на линейное понимание пьесы, у них своё видение), то и художник не станет обращать внимания на ремарки.

В оперном театре, кстати, в последнее время всё чаще требуют внимательно относиться к указаниям либретистов. Так что везде по-разному…

— Вы во Владивостоке начинали работу с Приморского театра оперы и балета. Этот театр создавался с ноля, а у театра молодёжи есть сложившиеся десятилетиями традиции, много лет люди работают в цехах… Легко ли вам было находить с ними общий язык?

— Конечно, было интересно создавать театр из ничего… Но не менее интересно вникать в устоявшиеся способы работы, в обычаи театра молодёжи. Очень интересный, творческий коллектив! Они меня приняли, и я их полюбил…

— Недавняя премьера театра — «Синяя птица» (16+). Вы использовали интересные конструкции, которые установили прямо в зале…

— Да, мне показалось, что это уместно и правильно. Мне хотелось подчеркнуть идею того, что театр — это постоянное движение, своего рода постоянная стройка, и интерактив, когда сцена своими элементами выходит в зал, должен был её подчеркнуть.

— В чем ещё заключается работа главного художника, кроме непосредственно работы над спектаклями?

— Я должен контролировать всю визуальную составляющую: печатную продукцию, интерьеры и так далее…

— Недавно преображенные лестничные пролеты в театре — с письмами об искусстве, с портретами Шекспира, Маяковского и так далее — ваш проект?

— Да. Но инициатором выступила худрук Лидия Василенко. Ей хотелось как-то «развеселить» эту лестницу… А набор персонажей такой потому, что театр — это про всё. Про всё сразу. И Шекспир, и Мейерхольд, и Маяковский… Чтобы человек, идя на спектакль, визуально уже настраивался на таинство.

— Театр молодежи ждет большой ремонт…

— К сожалению, проект был создан и утвержден ещё до того, как я вступил в должность, но на стадии осуществления надеюсь кое-то откорректировать: со светом, с декоративными элементами… Уверен, что в итоге все будет красиво и эстетично.

Наш театр уютный, обжитой, знаете, как говорят, намоленное место. Вот это надо сохранить.

И немного о гардениях

— Вы из династии театральных художников, можно сказать…

— Да, мои родители этим занимаются.

— Ваша профессия была определена с самого начала?

— Если честно, то наверное — да. Мне всегда нравилось то, чем занимаются родители, никогда не было антагонизма с ними, я пытался за ними повторять и мне это очень нравилось. Так редко бывает у детей, когда родители для них — кумиры. Но у меня так. И слава богу.

— В какой момент вы поняли, что будете реализовываться именно как театральный художник?

— С самого начала хотел им быть. Вообще проблема моей профессии в том, что мало кто задумывается, что она существует. Я хотел быть и архитектором в какой-то момент, и промышленным дизайнером. Но вернулся в театр…

— Приходится ли театральному художнику учиться дополнительно?

— Мне повезло, что я мог учиться у мамы и отца. Я вырос в театре, бегал по мастерским и сидел в бутафорском цеху. Между прочим, я учился на дизайнера интерьеров, именно в этой профессии учат обращать больше внимания на пространство, свет, цвет…

— Актеры мечтают о ролях, солисты оперы — о партиях, а есть ли у театрального художника мечта о том или ином произведении, которое он хотел бы визуально выразить на сцене?

— Есть один роман, который делали в театре «Ленком», — «Донна Флора и два ее мужа». Мечтаю — и уже есть в планах — именно как художник поработать с этим произведением.

— Можете ли вы определить ваше творческое кредо?

— Нельзя делать несколько спектаклей на одной волне. Всегда нужно искать новое для каждой работы.

— Есть ли у вас хобби?

— Работа — мне повезло — является и моим хобби, я ей отдаю практически всю творческую энергию.

У меня почти нет времени на что-то, но… Я развожу цветы. Гардении и азалии. И началось это во Владивостоке. В первой квартире, которую я снимал, был огромный балкон, солнечный, но пустой. Хотелось его чем-то заполнить. Кто-то подарил мне цветок в горшке, так оно и пошло-поехало.

Вообще Владивосток я очень люблю — за его невероятную энергетику в том числе. Я больший патриот этого города, чем многие из тех, кто здесь родился. Тут чудесно! Обожаю море, природу, это невероятно вдохновляет. Я понимаю и ценю энергетику Питера, но жить там мне некомфортно, а во Владивостоке — очень комфортно.